В те дни, когда Анне ле Феррон удавалось раздобыть какую-нибудь вещь Девы, он становился неистовым в своих ласках, заставляя юную воительницу оказываться на гребне счастья и восторга.

Жиль, ее нежный, ласковый и неистовый Жиль сердцем и душой принадлежал Жанне. Анна старалась не думать об этом, принимая свою долю счастья и прекрасно понимая, что если бы только Жиль де Лаваль имел возможность прикоснуться к Жанне, в ту же минуту он забыл бы несчастную Анну ле Феррон.

Слава Богу, Жанна не могла разделить страсть своего подчиненного, потому что в пророчестве сказано яснее ясного: «Женщина погубит Францию, а дева спасет ее». А значит, пока идет война, Жанна будет вынуждена оставаться девственницей.

Так пусть же война длится вечно! Тогда и Жиль будет всецело принадлежать Анне, пока смерть не разлучит их!

И вот теперь в одночасье Анна потеряла и Жиля, и Жанну, и родной замок, и даже этот, такой спокойный и надежный на вид Лероз, в котором она рассчитывала спрятаться до поры до времени. Теперь ей нужно было сниматься с места и бежать, куда глаза глядят.

Она боялась вернуться домой. Что ждало ее там? Фанатичный отец, разумеется, сразу же погнал бы ее обратно, нашел бы способ поменять на настоящую Жанну или заставил бы изображать Деву перед войсками. Но одно дело быть Жанной время от времени, и совсем другое – постоянно, когда нужно принимать быстрые и гениальные военные решения. Наносить сокрушительные удары. Нужно быть неотвратимой богиней войны и одновременно с тем – страстной поборницей добродетели. Нужно получать поддержку с небес посредством видений или хотя бы обладать знанием и военной интуицией.

От всего этого кружилась голова.

Идею сразиться с де Вавиром и, прости Господи, «жениться» на Бруньке подсказал Анне страх за собственную жизнь. Когда девочки встретились у озера и Брунисента начала тонуть, Анна хотела поначалу позволить ей сделать это, дабы никто не сумел разоблачить ее, но потом она сдалась и вытащила уже изрядно нахлебавшуюся воды девицу.

Нет, она не собиралась выполнять обещание, просто ей нужно было выждать время, дать возможность Гуго добраться до замка Лявро и вызнать, вернулся ли отец и есть ли сведения о брате или письма от Жиля.

Анна продолжала играть свою роль, обещая Брунисенте поддержку и защиту и обсуждая вместе с графом предстоящий поединок.

Господи, какой еще поединок, когда Анна великану де Вавиру в пупок дышит! Его кулак, что ее голова, ноги, как две колонны, бычья шея и загривок, точно у лесного тролля! Во время боя он один может, поднатужившись, деревянную бастилию со стрелками наземь свалить, ворота в крепости проломить, ухватиться за подвесной мост и не дать ему подняться…

Тем не менее в идею поединка почему-то все сразу же поверили, мало этого, граф тут же назначил и день, когда следовало выехать в Нанси, где рыжий черт Божье Наказание засел, не дожидаясь, когда он за невестой в Лероз припожалует, дабы не произвел он разрушения в самом замке после поединка.

Лихорадочно Анна соображала, как улизнуть из Лероза, в то время как взявшийся лично сопровождать ее граф ругал на дорожку слуг и прощался с дочерью.

Нужно было бежать. Но было уже слишком поздно! Кроме всего прочего, в замок еще не вернулся оруженосец, а значит, случись Анне обмануть графа и улизнуть по дороге в Нанси, она осталась бы совершенно одна.

Меж тем граф приставал к ней с разговорами о соколиных охотах, пытаясь развлечь молодого зятя перед поединком.

«Нужно будет, сразу после того, как устроимся в Нанси, отыскать Божье Наказание и, самое милое дело, прирезать его, пока тот будет спать пьяный, или напасть под прикрытием ночной темноты. Хорошо было бы воспользоваться ядом, но где же его взять?» Анна зло посмотрела на графа.

Как она ненавидела в этот момент всю семейку ля Жюмельер, из-за которой должна была пойти на смерть. Ненавидела Брунисенту, желающую ее руками избавиться от чудовищного жениха, ее отца, у которого хватило ума согласиться на подобный брак. Всех ненавидела.

Точно во сне она позволила графу увлечь себя в это смертельно опасное приключение, точно во сне смотрела на тянувшиеся вдоль дороги хилые деревеньки и леса, на серое, набрякшее дождем и, как казалось, готовое расплакаться небо. Как было бы хорошо сейчас дать шпор коню и ускакать от надоевшего графа, но куда ускачешь? Дорога одна, прямая и наезженная, точно ведет она не в столицу Лотарингии Нанси, а прямиком в ад. А в конце пути – Божье Наказание.

Можно было бы попытаться убить графа и его слуг, но удастся ли справиться с четверыми, не получив ранения, а куда потом деваться одной и раненой? В таком состоянии легче легкого сделаться добычей лихих людей. А ведь еще не известно, что хуже: пасть от меча де Вавира или стать добычей отбросов общества!

Анна вспомнила Жиля, которого, должно быть, ей уже не суждено увидеть воочию, его сильные руки, глубокие, красивые светло-карие глаза, его голос. И то, как он называл ее Жанной.

Нет, об этом Анне совсем не хотелось думать.

О том, как Анне ле Феррон удалось избавить Брунисенту ля Жюмельер от Божьего Наказания

Сделав всего одну остановку в пути и проведя ночь на холодной земле, они снова двинулись в путь. Анна не ощущала холода и не пожелала снимать воинского облачения даже во время сна, чем вызвала восторг графа, начавшего сравнивать ее с героями древности.

Не заметила Анна и как дорога закончилась, и они добрались, наконец, до Нанси. То есть не почувствовала ни времени, ни пути, впав в странное состояние безвременья и похожего на длительный обморок отчаяния. Вдруг точно из-под земли перед ними встали белые стены крепости, и, удивившись, Анна поняла, что это конец. Конец пути или конец самой жизни.

Никто не задержал путников, не воспрепятствовал их проникновению за городские стены. Ленивые часовые с вежливым безразличием осведомлялись об именах и титулах приезжих, вполуха слушая ответы. Что было неудивительно – Нанси, впрочем, как и другие города, кишел солдатами расформированной королем армии. Не находя себе дела, а может, и не собираясь его себе искать, ветераны взахлеб рассказывали о недавних событиях, которым они лично были очевидцами. Во всех трактирах непременно велись горячие обсуждения последних действий Девы, которая, несмотря на роспуск армии, с небольшим отрядом, еще перед своим пленением, успела взять несколько крепостей, в которых стояли английские гарнизоны. Каждому хотелось получить ответ на главный вопрос, заплатит ли Карл Седьмой бургундцам выкуп за своего главнокомандующего, за своего главного воина, за человека, возложившего на его голову корону Франции?

– Меня просто за язык тянуло рассказать этим любезным военным, ради какого подвига мы прибыли в их городишко, – весело подмигивая, сообщил камергер графа, – они бы такую новость неделю обсуждали, не меньше. Виданное ли дело, вызвать на поединок самого де Вавира!

– Ну и сказал бы, – угрюмо буркнула в ответ Анна. – Они бы нас всех за милую душу упекли в темницу. Кому интересно пускать в город людей, приехавших сюда с единственной целью затеять ссору, которую в результате им же и придется разнимать.

– Ты совершенно прав, мой драгоценный зять, – Гийом ля Жюмельер отвесил подзатыльник слуге. – Осторожность в нашем деле не помешает. Тем более что стража сейчас явно удвоена, и ночью по улицам, должно быть, ходят усиленные патрули. Помню, во времена моей молодости…

И он пустился в пространное повествование.

Анна не слушала графа, рассеянно оглядываясь по сторонам. Ей уже приходилось бывать здесь с отцом и братом, и теперь она наслаждалась последними часами своего пребывания на этом свете, прекрасно понимая, что против Божьего Наказания ей не выстоять.

Они остановились в скромной, но чистенькой гостинице со звучным именем «Лев и Роза». По слухам, де Вавир располагался в квартале от них в гостинице «Золотой сокол», куда для разговора с ним следовало прийти по наступлении темноты, когда рыжий бес, возможно, соизволит вернуться на ночлег. В остальное время суток он мог быть где угодно, но только не в своих комнатах.